Николай Черкашин - Сон «Святого Петра»
Всякий раз, когда он вчитывался в новые странички дневника, ему чудилось, что он держит в руках только что принятую радиограмму, что «Святой Петр» все еще там, в океане, дрейфует по воле волн и течений, что стоит только всполошить аварийные службы, и еще можно успеть прийти на помощь обреченной субмарине. Но он хорошо помнил, как высвобождал из окостеневших пальцев иссохшую планшетку. Выходило так, что капитан 2-го ранга Михайлов из рук в руки передал ему свой дневник. И не кому-нибудь, а лично Алексею Сергеевичу Шулейко. От этой неотвязной мысли можно было повредиться в уме.
Картина в синем свете
Октябрь в Севастополе — время желтых акаций, когда их огромные плоские стручки хрустят под ногами прохожих, когда свежий ветер с моря раскачивает на белых севастопольских балкончиках зелено-фиолетовые плети плюща, когда на Приморском и Историческом, Большой Морской и Корабельной слетают, цепляясь шипами за листву, каштаны, бьются об асфальт, лопаются, и их маслянистые полированные ядра долго прыгают по мостовым и тротуарам… Ничего этого Шулейко не замечал. Работал…
В канун замечательно строенных выходных дней: седьмого октября — Дня Конституции — и субботы с воскресеньем, неожиданно позвонила из Ялты Зоя, «знойная звезда советской этнографии».
— Алексей Сергеевич, не собираетесь ли вы в наши края?
— Нет. Но если это нужно…
— Да-да-да-да! Это нужно видеть своими глазами. Приезжайте обязательно! Только захватите с собой картину. Любую. Важен только размер — метр на шестьдесят пять… Запомнили? Сюжет не важен. Меня вы найдете в пансионате «Академия», второй корпус, семнадцатая комната… Не удивляйтесь моей просьбе. Потом все поймете.
Чувствовалось, что Зою так и подмывает сказать, что именно ему нужно видеть своими глазами, удивить, ошеломить, но она сдержалась, а Алексей Сергеевич выпытывать не стал, и в тот же день — укороченный на работе как предпраздничный — отправился рейсовым «икарусом» в Ялту, которую, в общем-то, терпеть не мог из-за пошлого курортного ажиотажа, сотрясавшего этот некогда тихий и благодатный городок.
Шулейко взбежал по высокой многомаршевой лестнице, держа под мышкой картину, которую снял со стенки у себя в прихожей. То была копия полотна из Русского музея «Татары, выгружающие чай в Нижнем Новгороде», купленная в Ленинграде еще в студенческие годы, и Алексей Сергеевич готов был без особого сожаления расстаться с этим полотном, изрядно намозолившим глаза сначала в комнате, потом на кухне и, наконец, в прихожей. Правда, размеры ее рамы были чуть меньше тех, что называла Зоя, но ничего другого найти он не успел.
Счастливо миновав насупленную вахтершу, проводившую его долгим подозрительным взглядом, Шулейко — с деловым видом («Картину несу!») — поднялся на второй этаж и постучался в семнадцатую комнату.
— Как вы быстро! — обрадовалась Зоя. — Проходите. Сейчас я вам все расскажу и покажу. — Она подвела гостя к картине, висевшей над диваном, и в предвкушении будущего эффекта спросила:
— Что вы на ней видите?
— Волны… — неуверенно отвечал Алексей Сергеевич, старательно вглядываясь и пытаясь догадаться, в чем тут секрет. — Очень похоже на известную картину Айвазовского «Среди волн».
Огромные пенные валы катили прямо на зрителя, точно он видел их снизу, оказавшись посреди разбушевавшейся
стихии.
— У меня вчера разболелось ухо, — рассказывала Зоя, разматывая шнур синей лампы. — Я сидела вот здесь и смотрела телевизор… — Она выключила рефлектор и села против светящегося экрана. — Теперь погасите верхний свет. Да, вот так я сидела и ненароком посмотрела на эту картину… Смотрите сами, вот отсюда…
Шулейко направил на полотно, тускло отливавшее в бликах телеэкрана лучи синей лампы, и в этом странном смешении света вдруг увидел, как на картине проступили четкие очертания… корпуса подводной лодки. Субмарина как бы кралась под волнами… Это было хорошо придумано!
— Кто же автор? — спросил Алексей Сергеевич, придя
в себя от первого удивления.
— Я пыталась это узнать, но на полотне нет никаких пометок. Как она попала сюда? Никто не помнит. Завхоз говорит, что картина осталась вместе с мебелью от прежней организации, владевшей пансионатом. Есть инвентарный номер, но он ничего не объясняет.
Вы обратите внимание, как похожа эта лодка на ту, что мы нашли в Луана-дари?
— Похоже, да не очень… У этой рубка попрямее… Но, в общем-то, они наверняка из одного времени.
— Картина явно записана. — Зоя зажгла люстру, и очертания субмарины исчезли. — Знаете, как иконы записывали?
— Да, конечно. Поверх старого лика писался новый.
— Вот-вот… Надо снять верхний слой и рассмотреть, что здесь было написано сначала.
— Снимать краски — долгая история. Проще сделать рентгеновский снимок.
— Вы можете?
— Д-а, вроде бы у меня есть знакомые… — сказал Шулейко и подумал об Оксане Петровне.
— Тогда берите ее с собой! — распорядилась Зоя. — Вашу же повесим на место «Волн». Надо только на нее переставить инвентарный номер… Все равно она в комнатной описи значится как «картина масляная в раме 100x65»
— Но у меня рама чуть меньше.
— Ничего, — успокоила его Зоя… — Здешним ценителям искусства ничего не стоит пометить в акте, что «картина в раме» усохла. Она же ведь масляная, не так ли?!
— Так, — улыбнулся Алексей Сергеевич.
Три дня Шулейко с нетерпением ждал данных рентгеноскопического анализа. Наконец Оксана Петровна позвонила.
— Приезжайте. Мне только что принесли рентгенограмму.
Через полчаса Шулейко держал в руках еще влажноватый лист широкой рентгеновской пленки. Среди смутных разводий и пятен прорисовывался, силуэт подводной лодки. Снимок был настолько четкий, что можно было даже разобрать название корабля, выведенное на носовой скуле, — «Сирена». Но самое главное — в нижнем углу записанной картины проступали авторские инициалы, сплетенные в затейливый вензель «Г. П. — 76».
— Кто же этот «глаголь-покой»? — спросил Шулейко, прочитав инициалы на морской манер.
— Кто такой «глаголь-покой», не знаю, — отвечала Оксана, Петровна., вытаскивая закладку из корабельного справочника, — а вот судьбу подводной лодки «Сирена», удалось установить довольно точно. В 1920 году врангелевцы увели ее вместе с остатками Черноморского флота в Бизерту. Там она, простояла до 1928 года, после чего ее разобрали на металл.
— Почему портрет «Сирены» был написан в 1976 году, а не при жизни субмарины? — размышлял вслух Шулейко, — Впрочем, знать тогда о ней могли лишь историки, причем очень узкого профиля — те, кто изучает neрвую мировую войну на Черном море.
